Сегодня мы отмечаем, что что-то изменилось в наших умах. Но мы пока абсолютно беспомощны в борьбе с этими переменами. Можно говорить лишь о болезненном пристрастии к технологиям, которые эти изменения вызывают.
Но будут ли наши дети ощущать эти неприятности? Заменит ли джем-сейшен в подвале компьютерное прослушивание и просмотр «Икс-Фактора»[30]? Уступят ли место серьезные разговоры и одинокие прогулки изматывающему чтению рваных фрагментарных текстов? Заменит ли лихорадочная беспокойная праздность мягкую определенность мира раннего детства? Конечно, у наших детей всегда будут моменты уединения – их не ждет жизнь стопроцентных зомби. Они, безусловно, смогут блуждать по лесу, голышом бегать по пляжу и иногда отвлекаться от цифровых устройств. Их жизнь станет чередованием соединений и разъединений с цифровым миром. Вопрос в другом: изменятся ли предпочтения, легко ли будет детям отключаться от сети и погружаться в одиночество. Важно и то, что мы, взрослые, отвечаем за медийный рацион наших детей, причем в степени, неведомой родителям прошлых поколений. Так как наши чада приобщены к изобилию медийных средств, нам придется специально находить способы отлучать их от цифрового мира. Мы не можем полагаться в этом деле на случай.
Без таких тщательно спланированных и подготовленных «отпусков» (без SMS и компьютерного монитора) наши дети будут страдать не менее тех, кто имеет неограниченный доступ к фастфуду. Результат в том, что аборигены цифрового мира оказываются менее уязвимыми, чем можно предположить. В 2012 году Элонский университет в сотрудничестве с социологической компанией Pew Internet and American Life Project выпустил доклад, где суммированы мнения 1021 человека – критиков, экспертов и пайщиков – об их отношении к аборигенам цифрового мира. На основании исследования был сделан следующий вывод: молодые люди в наше время рассматривают интернет как «внешний мозг». Они научились быстро принимать решения, несмотря на то что жаждут при этом «немедленного вознаграждения и часто выносят поверхностные и скоропалительные суждения». Некоторые эксперты проявили умеренный оптимизм относительного будущего молодежи. Сьюзен Прайс, CEO[31] и руководитель отдела стратегических сетевых исследований студии San Antonio Firecat, предположила, что «те, кто оплакивает упадок способности к глубокому мышлению… не в состоянии оценить потребность в адаптации нашего поведения и наших реакций к новым реальностям и возможностям». Прайс обещает, что молодые люди (и те, кто молод душой) разовьют у себя новые навыки и стандарты мышления и поведения, которые больше соответствуют их реальности, а не ситуации, скажем, 1992 года.
Эти «новые стандарты», как можно предположить, выберут обработку, а не глубокое усвоение информации. Выражаясь словами Сократа, мы говорим в данном случае о мнимом всезнании, о припоминании, а не о памяти. Между тем соавтор доклада Жанна Андерсон заметила: несмотря на то что многие участники опроса выказали незаурядный оптимизм в отношении будущего таких цифровых умов, нашелся и несогласный:
Некоторые утверждают, что уже замечают у молодых людей ослабление способности концентрировать внимание, сохранять терпение и глубоко мыслить. Некоторые специалисты выражают озабоченность, что эта тенденция ведет в будущее, в котором большинство людей станут поверхностными потребителями информации, создающими опасность для общества.
Действительно, несколько респондентов воспользовались возможностью процитировать антиутопию Джорджа Оруэлла «1984». Гражданами постоянно манипулирует та или иная власть. Однако будущее по Оруэллу почти начисто уничтожает осознание (а следовательно, и критику подавления масс). Чтобы молодежь заметила эти манипуляции, мы должны сначала рассказать ей, как развивались наши технологии.
* * *
Чарльз Дарвин в работе «Происхождение видов» (1859) очертил контуры идеи, объясняющей отношения наших детей с айфоном и Facebook. Приведу краткое содержание книги Дарвина: если вы имеете нечто, способное копировать самого себя с небольшими вариациями, и если это нечто существует в конкурентном окружении, уничтожающем копии, которые меньше других приспособлены к данному окружению, то вы получите «конструкцию, возникающую из хаоса без участия разума» (по выражению известного американского философа Дэниела Деннета). Таким образом, эволюция – это не чудесное возникновение чего-то из ничего, а процесс, происходящий с математической предопределенностью. Если есть предмет, воспроизводящий сам себя с вариациями, и конкурентная среда, то вы непременно получите эволюцию.
Является ли клейкая масса под названием ДНК единственной вещью во Вселенной, которая отвечает требованиям возникновения эволюции? Английский специалист по эволюционной биологии Ричард Докинз в 1976 году сделал следующий логический шаг и создал наиболее важное, не очень четкое и широко обсуждаемое понятие нашей эпохи: «мем».
Мем (от древнегреческого слова мимеме, что означает «то, что имитируют») можно считать расширением великой идеи Дарвина, выходящим за пределы генетики. Проще говоря, мем – это культурный копируемый продукт. Это логотип корпорации, стиль одежды или такое литературное клише, как «путь героя». Мы, люди, влюблены в имитацию и поэтому неутомимо производим мемы. Особенно преуспевает в этом молодежь: сумбурные видео и фотки на ночевке в гостях – это по преимуществу мемы. Мемы – фрагменты культуры – копируют себя в истории и претерпевают свою собственную эволюцию. При этом, совершая эволюцию, они оседлывают успешные гены – наши гены.
Гены и мемы способствовали нашему формированию с тех пор, как люди впервые начали подражать друг другу в произнесении грубых звуков. Но теперь мы присутствуем при начале эволюции третьего типа, разыгравшейся на ниве технологий. Основоположником теории этой новой эволюции стал не вундеркинд из Кремниевой долины, а 61-летняя Сьюзен Блэкмур, живущая в сельской местности в Англии. Как дарвинизм признает, что удачно реплицирующиеся[32] гены становятся приоритетными в генофонде, так и Блэкмур считает, что технологии, предрасположенные к репликации, будут, очевидно, доминировать. Эти темы, как назвала такие репликаторы Блэкмур, можно копировать, видоизменять и отбирать в виде цифровой информации, устанавливая таким образом новый эволюционный процесс (намного более быстрый, чем эволюция генной модели). Эволюционная теория гласит, что в результате миллиона технологических попыток некоторые из них (в большей степени, чем другие) вызовут у нас пристрастие. Значит, они начнут (и это правда) порождать технологии, вызывающие все большую зависимость, то есть каждое следующее поколение окажется в рабстве у все большего количества неодушевленных предметов. Так продолжается… до нашего нынешнего состояния.
Блэкмур предлагает изящное объяснение того, почему каждое следующее поколение все менее склонно к одиночеству и отчуждению от технологий. Она полагает: основанные на технологиях мемы – темы – это отдельный вид репликатора, отличающийся от основных мемов повседневной материальной культуры, описанных Ричардом Докинзом. В чем эта разница? Мне захотелось разобраться. «Самая главная разница заключается в верности копирования, – пояснила Сьюзен Блэкмур. – Это очень важно, потому что способность мема распространяться напрямую зависит от возрастания точности копирования. Относительно большинства мемов… мы не можем отметить случаи их неверного копирования». (Например, устная традиция преданий характеризуется частыми искажениями сюжета.) «С появлением цифровой техники точность копирования достигла практически ста процентов. Эта точность приблизительно соответствует точности копирования наших генов». Это поразительная, хотя и простая мысль: создание технологии, способной воспроизводить информацию с той же точностью, что и реплицирующаяся ДНК, делает нас участниками большой игры. Точность наших ранних подражательных действий актов значительно улучшилась с появлением письменности, а затем еще раз – благодаря изобретению печатного станка, который можно (как и нас самих) назвать машиной по производству мемов. Но теперь у нас появились практически идеальные, безошибочные способы копирования в сети.
По определению Блэкмур, мы – машины, производящие темы, то есть слуги эволюции наших собственных технологий. Центр силы смещается от вспышки человеческого намерения к поглощению человеческой воли технологией, которая, кажется, имеет свои собственные намерения.
Кевин Келли в своей книге What Technology Wants (2010) возводит эту идею в энную степень, очеловечивая технологию и спрашивая, что мы должны делать по ее желанию. «Эволюция технологии конвергирует в такой же форме, что и биологическая эволюция», – утверждает автор. Он видит параллели с биологической эволюцией в том факте, что число строк программы в Microsoft Windows увеличилось с 1993 года в десять раз, а сама программа становится с течением времени все более сложной, как и биологические организмы в ходе эволюции.
